Книжный вор - Страница 33

Макс покорился, встал и почесался. Он чувствовал, как натянулись его кости.

— Удостоверение здесь. — Это была книга. — Сюда же положишь и карту и указания. И вот тут ключ — подклеен изнутри к обложке. — Тихо, как только мог, он щелкнул замком чемодана и, словно бомбу, опустил туда книгу. — Я вернусь через несколько дней.

Пришелец оставил небольшой пакет — в нем были хлеб, сало и три мелкие морковки. Там же — бутылка воды. И никаких оправданий.

— Все, что я смог достать.

Дверь открылась, дверь закрылась.

Снова один.

И в следующий миг он услышал звук.

В темноте, пока он оставался один, все было таким отчаянно громким. Стоило шевельнуться, и раздавался шорох складки. Он чувствовал себя человеком в бумажном костюме.

Еда.

Макс разломил хлеб на три куска и два отложил в сторону. И вгрызся в тот, что остался в руке, жуя и заглатывая, пропихивая куски вниз по сухому коридору глотки. Сало было холодным и твердым, оно, будто по ступенькам, падало в живот, иногда застревало. Крупные глотки отрывали его от стенок и сбрасывали вниз.

Теперь морковь.

И снова он отложил две и набросился на третью. Шум стоял невообразимый. Несомненно, сам фюрер услыхал звук оранжевого крошева в Максовом рту. Зубы ломались от каждого укуса. Запивая, он был уверен, что проглатывает их. В следующий раз, заметил он себе, сначала попей.

* * *

Позже, к его облегчению, когда звуки отстали от него и он набрался храбрости пощупать рукой, все зубы оказались на месте, невредимы. Он попробовал улыбнуться, но не вышло. Он мог только представить эту робкую попытку и рот, полный сломанных зубов. Час за часом он их ощупывал.

Он открыл чемодан и вынул книгу.

В темноте он не мог прочесть названия, а зажечь спичку теперь уже казалось чересчур рискованной авантюрой.

Заговорив, он ощутил вкус шепота.

— Прошу вас, — сказал он. — Прошу.

Он разговаривал с человеком, которого ни разу в жизни не видел. Среди прочих важных деталей он знал имя этого человека. Ганс Хуберман. И снова он заговорил с ним, с этим далеким незнакомцем. Он молил.

— Прошу вас.

СВОЙСТВА ЛETA

Ну вот, теперь вы знаете.

Вы хорошо представляете, чтó явится на Химмель-штрассе ближе к концу 1940 года.

Я знаю.

Вы знаете.

Лизель Мемингер, однако, к нам причислить нельзя.

Для книжной воришки лето этого года было простым. Оно состояло из четырех важных частей — или свойств. Время от времени Лизель задумывалась, какое из них сильнее.

* * * А СОИСКАТЕЛИ ТАКОВЫ… * * *

1. Еженощное продвижение в «Пожатие плеч».

2. Чтение на полу в библиотеке бургомистра.

3. Футбол на Химмель-штрассе.

4. Открытие новых возможностей для воровства.

«Пожатие плеч», на ее вкус, было великолепным. Каждую ночь, едва отойдя от кошмара, она утешалась тем, что бодрствует и способна почитать.

— Ну, пару страниц? — спрашивал Папа, и Лизель кивала. Иногда они заканчивали начатую главу на другой день в подвале.

Чем книга не угодила властям, было ясно. Главный герой был евреем, и его представили в хорошем свете. Непростительно. Он был богач, которому надоело, что жизнь проходит мимо — надоело, как он это называл, пожимать плечами на все проблемы и удовольствия земного существования человека.

В начале молькингского лета Лизель с Папой дошли до того места, где этот человек поехал по делу в Амстердам и на улице ежился от холода снег. Лизель это пришлось по душе — что снег ежится.

— Точно, он именно что ежится, когда сыплется, — сказала она Гансу Хуберману. Они сидели на кровати. Папа — в полусне, Лизель — с распахнутыми глазами.

Иногда она смотрела, как он спит, узнавая о нем одновременно больше и меньше, чем оба они могли представить. Ей не раз приходилось слышать, как Роза с Гансом говорят о работе, которой нет, или с горечью вспоминают, как Папа собрался навестить сына, только, приехав к нему, обнаружил, что тот съехал с квартиры и, скорее всего, уже находится в пути на фронт.

— Schlaf gut, Папа, — говорила Лизель в такие разы. — Приятного сна, — и, обползая Папу, соскальзывала с кровати выключить свет.

Следующим свойством была, как я уже сказал, библиотека бургомистра.

Для примера покажу вам один холодный день в конце июня. Руди, мягко говоря, бесился.

За кого его держит Лизель Мемингер, чтобы заявлять, что сегодня она пойдет за стиркой и глажкой без него? Что она — гнушается пройти с ним по улице?

— Прекрати ныть, свинух, — одернула его Лизель. — Я себя плохо чувствую, и все. Иди, футбол пропустишь.

Руди бросил взгляд через плечо:

— Ну, как скажешь. — «Шмунцель». — И целуйся со своей стиркой. — Он побежал и, не тратя времени даром, влился в команду. Дойдя до конца Химмель-штрассе, Лизель оглянулась — и тут же увидела, как Руди встал у ближних самодельных ворот. Он махал ей.

— Свинух, — рассмеялась она и, вскидывая руку, совершенно четко поняла, что в тот же миг Руди назвал ее свинюхой. Мне думается, это уже любовь — какая только возможна в одиннадцать лет.

Лизель побежала — к Гранде-штрассе и к дому бургомистра.

Конечно, тут были и пот, и мятые штанины дыхания, что простирались перед нею.

Но Лизель читала.

Жена бургомистра, в четвертый раз впустив девочку в дом, сидела за письменным столом и просто смотрела на книги. Во второе посещение Лизель она разрешила девочке снять с полки книгу и полистать, что повело к следующей книге, потом к следующей, пока наконец, к Лизель не прилипло с полдюжины книг — зажаты под мышкой или в стопке, что громоздилась все выше на ладони свободной руки.